В этом году исполняется 95 лет Альберту Мэйслесу, великому режиссеру, совместно с братом создавшему документальное кино в том виде, в котором мы его знаем. Кадры из фильмов Мэйслесов о первом приезде The Beatles в США, о концерте The Rolling Stones, закончившемся убийством, и об отчаявшихся продавцах Библий давно вошли в учебники по истории кино, однако о его первом документальном фильме Альберта Мэйслеса, снятом в 1955 году в СССР, почти ничего не известно. Никита Солдатов разобрался в этой безумной истории и рассказывает, как поездка в СССР изменила жизнь Альберта Мэйслеса и историю документального кино
23 августа 1955 года трое американцев стояли у гостиницы «Советская» в Москве и думали, как обмануть дюжину сотрудников КГБ, охранявших вход. Эти трое были журналист и будущий соратник Малкольма Икса Уильям Уорти, профессор кафедры управления недвижимостью Бостонского университета Даниэль Вайсберг и преподаватель психологии из того же университета Альберт Мэйслес. Они познакомились накануне в гостинице «Националь», куда селили всех иностранцев, и теперь пытались попасть в «Советскую» на прием в честь годовщины освобождения Румынии от фашистской оккупации. Там был шанс живьем увидеть представителей советской власти, хотя и без Хрущева: он был с праздничным визитом в Бухаресте. Проблема была в том, что на троих у них было всего два пригласительных — Мэйслеса на прием не звали, но именно он больше всех мечтал туда попасть.
В СССР он приехал с тайной миссией — снять фильм о советских психиатрических больницах. Попасть в них американскому туристу, да еще и с камерой, было невозможно — нужна была санкция сверху, а для этого необходимо было добраться до высокопоставленных партийных чиновников и желательно в неформальной обстановке. Прием в «Советской» был отличной возможностью. После долгих размышлений компания решила пойти самым простым путем и воспользоваться одним пригласительным дважды. Надежды на успех было мало: приглашения были именными и проверялись по паспорту, но Мэйслесу в тот день везло — хотя передача приглашения не осталась незамеченной, его пропустили. По-видимому, чтобы не устраивать ненужного скандала и не омрачать стремительно налаживавшиеся после смерти Сталина отношения между СССР и США. На приеме было полно американцев, включая парочку сенаторов и конгрессменов, так что еще один явно не делал погоды.
Пока все наслаждались, как потом вспоминал Вайсберг, «царским пиром, который может устроить не каждый из ныне живущих европейских монархов», незваный гость Альберт Мэйслес вовсю обхаживал советских функционеров, пытаясь привести в действие свой план. Первому о своем желании снять фильм о советской психиатрии он рассказал первому заместителю председателя Совета министров СССР Лазарю Кагановичу — тот, будучи опытным партийным работником, отреагировал многозначительно: «Каждый из нас считает, что другие безумны». Поняв, что более конкретного ответа от Кагановича он не добьется, Мэйслес стал искать другие пути. Следующей жертвой стал недавно назначенный первым заместителем председателя Совета министров Михаил Первухин, оказавшийся более ценным знакомством: в конце вечера он дал Мэйслесу номер, по которому нужно было позвонить, чтобы ему устроили проход в несколько психиатрических больниц. Так началась карьера человека, который, по словам Майкла Мура, изобрел всю современную документалистику.
2
На самом деле все началось немного раньше — в тот день, когда 29-летнему преподавателю Бостонского университета пришла в голову идея поехать в Россию. Когда-то из Российской Империи от погромов бежали его родители, но Мэйслеса интересовала не семейная история, а сегодняшний день. «О жизни за железным занавесом мы знали в основном по новостям о делах в Кремле и совсем не представляли, чем живут простые советские люди»,— вспоминал он позднее. За восемь лет до этого ровно с теми же мыслями собирался в СССР Джон Стейнбек, его тоже беспокоило, что в газетах каждый день обсуждают, что думает Сталин, но никто не знает, как живут советские люди — как они одеваются, чем ужинают, устраивают ли вечеринки, о чем они говорят, о чем поют, во что играют. Стейнбек ехал в СССР на волне послевоенного интереса к советской жизни: несмотря на начинавшуюся Холодную войну, весь мир хотел знать, как живут люди, давшие отпор Гитлеру. В последующие годы этот интерес заметно угас, но с началом оттепели возродился с новой силой. Мэйслеса, впрочем, в тот момент интересовала не вся советская жизнь, а один конкретный аспект — как устроена советская психиатрия.
Психиатрией он заинтересовался еще в 11 лет, когда прятался от подростков-ирландцев, карауливших его после школы,— хотя и в меньшей степени, чем его родители, Мэйслес успел испытать на себе воздействие тогдашнего повсеместного антисемитизма. Единственным убежищем стала для него библиотека, где он однажды наткнулся на книгу о великих мыслителях прошлого, из которых больше всего его поразил Зигмунд Фрейд. Это детское впечатление определило выбор профессии: окончив школу и даже повоевав во Второй мировой, он отправился изучать психологию сначала в Сиракузский университет, а затем в Бостонский, где и остался преподавать, параллельно занимаясь научными исследованиями в психиатрической клинике. Именно в процессе этих исследований его и заинтересовало развитие психиатрии в СССР. Приди эта идея ему в голову спустя три года, проблема, возможно, решалась бы проще — в 1958 году СССР и США заключили первое двустороннее соглашение о научном и культурном обмене. В 1955 году, однако, ни о каком обмене речи не шло, но был другой проверенный способ попасть в СССР — в качестве журналиста. Этим и решил воспользоваться Мэйслес.
Доехав автостопом от Бостона до Нью-Йорка, Мэйслес прямиком отправился в редакцию журнала Life. Выдав в качестве портфолио фотографии своего приятеля из американских психбольниц, он предложил отправить его в СССР, чтобы сделать фоторепортаж о больницах советских. В редакции к теме проявили интерес, но организовать командировку не решились. Мэйслес уже готов был отказаться от всей авантюры, но по дороге из Life наткнулся на вывеску канала CBS и решил попытать счастья там. К его собственному удивлению попытка увенчалась успехом: канал не только согласился командировать его в СССР, но и выдал телекамеру, чтобы сделать не фото-, а кинорепортаж о психиатрии в СССР.
3
Неожиданное решение телеканала отправить заявившегося с улицы Мэйслеса на другой конец света, еще и выдав ему камеру, на самом деле имело объяснение: советская психиатрия уже несколько лет была горячей темой.
В 1951 году в США вышла книга Джозефа Уортиса «Советская психиатрия». Профессор Колумбийского университета, сексолог, специалист по психическим расстройствам у детей, ученик — и критик — Фрейда, Уортис впервые подробно описал, чем принципиально различаются подходы к психиатрии в США и СССР. В США в основе лежал психоанализ — корень психиатрических проблем искали и находили в подсознании, вытесненных травмах и нереализованных желаниях. В СССР психиатрия базировались на физиологическом учении академика Павлова — здесь занимались не причинами, а физиологическими проявлениями психических расстройств и лечили их с помощью медикаментов. Симпатии Уортиса, давно разочаровавшегося в идеях Фрейда, были на стороне СССР, что в разгар Холодной войны выглядело весьма провокационно. В то время как в СССР клеймили американскую психиатрию и писали о том, как в Америке растет число нервно-психических заболеваний, а в больницах ремнями привязывают пациентов к кроватям, вместо того чтобы их лечить, Уортис, вместо того чтобы защищать американскую психиатрию, рассказывал о преимуществах советского подхода. В 1953 году его даже вызвали на слушания в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы удостовериться, что он не агент Кремля. На вопрос, является ли он коммунистом, Уортис ответил, что мама учила его, что спрашивать людей об их политических взглядах — крайне невежливо, а затем поделился своим профессиональным мнением, заявив, что деятельность комиссии «способствуют тому, что у людей, не сделавших ничего плохого, появляются тревожные расстройства, нервные срывы и суицидальные мысли от страха, что их могут вызвать сюда». На следующий день его слова были напечатаны в газетах по всей стране. Уортис ненадолго стал политической звездой, а американская общественность всерьез занялась вопросом о том, по какую сторону занавеса психиатрия лучше.
Не было издания, не высказавшегося по этому вопросу. Одни газеты публиковали рассказы бывших советских граждан о том, как в СССР психически больные люди, не получая никакого лечения, просто шатаются по улицам, другие утверждали, что с 1917 года в СССР случилось уже три эпидемии психических заболеваний, которые советская власть старательно замалчивает. Даже спустя год тема по-прежнему оставалась актуальной: в мае 1954-го The New York Times писала о том, как в СССР используют разработанные Павловым техники для идеологической индоктринации. Советские газеты тоже уделяли психиатрическому противостоянию немало внимания: они клеймили психоанализ как попытку сбить с толку рабочих людей, убедить их, что все проблемы заложены в них самих, а не в устройстве капиталистического общества, ругали американских политиков за распространение атомного психоза и превозносили пострадавшего за правду Уортиса. Одним словом, Мэйслес оказался всем кстати: американский телеканал, отправивший его в командировку, хотел получить репортаж на актуальную тему, советская сторона, выдавшая ему разрешение на посещение психбольниц, тоже была не против использовать заезжего американца для предъявления превосходства советской психиатрии.
4
Мэйслес провел в СССР около месяца и успел посетить психиатрические больницы в Москве, Ленинграде, Киеве и Одессе. Ничего принципиально нового ему обнаружить не удалось: «В СССР причину психических расстройств ищут не в эмоциональных факторах, как в США, а в устройстве мозга. Потому тут полагаются в основном на медикаменты, а не ложатся на кушетку психотерапевта». С легкой иронией отметив, что сравнительно низкое количество психических заболеваний в СССР объясняют социальным равенством в стране, а главной задачей местных психиатров является скорее поставить человека на ноги и вернуть к работе, Мэйслес в целом выдержал добродушно-компромиссный тон и закончил фильм фразой: «У российских врачей есть одно общее с врачами всего мира: они хотят, чтобы их пациенты выздоравливали».
Разумеется, Мэйслес понимал, что ему дали доступ в образцово-показательные психиатрические больницы, но это было не так важно. В процессе работы советская психиатрия ушла для него на второй план, уступив место новому увлечению — документальной съемке. Его интересовали отличия между странами (например, то, что в СССР большинство психиатров были женщинами), но гораздо увлекательнее оказались попытки показать на экране простых советских людей — спешащих на встречу к друзьям, играющих в лото во дворе, возвращающихся с работы к своим семьям. В манере, которая станет типичной для всех его последующих работ, Мэйслес избежал сенсационности, принятой в американской документалистике того времени, и принес в кино психотерапевтический принцип невмешательства: «Психиатрия в России» больше похожа на простую хронику с закадровым голосом, чем на стандартные документалки CBS того времени, по масштабу съемок порой не уступавшие голливудским фильмам. Неровная композиция, «заваливающаяся камера», отсутствие говорящих голов и отказ от четко артикулированной автором точки зрения — все эти постулаты движения direct cinema, или «прямого кино», основоположником которого станет Мэйслес, в зачаточном виде заметны уже в его первом фильме. Впрочем, о том, что за ним последуют другие, он вряд ли тогда думал. В СССР он дал интервью вещавшему на иностранную аудиторию «Радио Москва», в котором искренне хвалил и общий уровень советской психиатрии, и многие стороны советской жизни — например, красоту московского метро. В США он вернулся чуть ли не послом советской культуры — о нем даже писали в бостонских газетах. На фоне этих успехов собственно фильм стал скорее разочарованием.
5
В CBS все особенности фильма Мэйслеса, которые впоследствии назовут революционными нововведениями, восприняли как огрехи непрофессионала: нарочитый отказ от пафоса и сенсационности делал фильм не слишком интересным для телевидения, и в эфир на CBS его так и не пустили, хотя и показали в одной из передач на NBC, а также на местном бостонском канале. К тому же «Психиатрия в России» понравилась представителям фармацевтической компании Smith, Kline & French, они заплатили Мэйслесу $2000 за право использовать фильм в учебных целях.
Сам Мэйслес фильмом был доволен не очень: 13-минутная «Психиатрия в России», державшаяся на закадровом голосе, казалась ему слишком дидактичной и плохо передававшей его ощущения от встречи с советскими людьми. Зато от самой поездки он был в полном восторге: «Русские смотрят тебе прямо в глаза. Это застало меня врасплох. Нам говорили, что СССР — большая тюрьма, но оказалось, что тут живут добрые и открытые люди». В 1957 году он решил посетить СССР снова, но на этот раз взял с собой брата, у которого уже был опыт работы в кино.
Дэвид Мэйслес был на пять лет младше Альберта, он тоже изучал психологию в Бостонском университете, но довольно быстро ушел из науки в кино, став ассистентом продюсера в Голливуде. Он успел поработать над несколькими коммерческими хитами («Автобусная остановка» и «Принц и танцовщица» с Мэрилин Монро) и даже разочароваться в жанре: «Шарм старого голливудского кинематографа начал исчезать, а штамповать одинаковые кадры один за другим просто скучно». Дэвида тоже интересовали новые возможности кино, и поездка в СССР была отличным способом их исследовать.
В 1957 году братья отправились в Москву из Мюнхена на мотоцикле. В Польше они сняли свой первый совместный фильм — «Молодежь в Польше», посвященный подавлению познанских протестов 1956 года (тогда погибло 57 человек, 500 было ранено). В СССР — фильм «Россия крупным планом». В отличие от «Психиатрии в России», полностью выстроенной на закадровом голосе, здесь братья впервые опробовали живой звук, для записи которого использовали диктофон. Результат, однако, их не впечатлил: параллельная запись на диктофон не имела ничего общего с синхронным звуком, к которому они стремились. И все же в сравнении с привычной, политически ангажированной и по сути постановочной документалистикой, это был явный прорыв. К тому моменту Мэйслес уже четко понимал, к какому документальному кино он стремится: «Фильм — это живая речь людей, сквозь которую проступает их история, а не ответы на вопросы или зачитанный с блокнота текст». Единственное, чего ему не хватало для реализации его идей, была соответствующая техника.
Эта проблема решилась благодаря знакомству Альберта Мэйслеса с Донном Пеннебейкером, бывшим инженером, тоже увлекавшимся документалистикой. Именно он на выбитый Мэйслесом грант от журнала Life сконструировал небольшую камеру без штатива, которой можно было снимать хоть в переполненном автобусе, хоть с плеча, но главное — синхронно записывать звук. Уже в 1960 году Альберт Мэйслес опробовал ее на съемках документального фильма о праймериз Демократической партии, на которых Кеннеди и Хамфри боролись за выдвижение в президенты. Благодаря новой камере ему удалось снять сцены, фактически изменившие документальное кино. Когда Кеннеди двигался сквозь толпу сторонников, Мэйслес, подняв камеру на вытянутые руки, пошел вслед за ним, пока все остальные репортеры остались стоять на месте, привязанные проводами своих камер к штативам. В другой момент, когда Жаклин Кеннеди выступала перед американскими поляками, произнося речь на польском, которого не знала, Мэйслес, вместо того чтобы снимать ее лицо, отошел назад и стал снимать руки в белых перчатках, которыми Жаклин нервно перебирала за спиной. Обе сцены вошли в анналы документального кино, а сам Мэйслес с этого момента уже профессионально занялся его реформированием.
0
75.00
