ТОП 10 лучших статей российской прессы за
March 25, 2015

Лесной посёлок Шерляга Троицко-Печорского района Республики Коми умирал не сразу, не вдруг, не с уходом той баржи, которая увозила последних ребятишек – и детдомовских, и своих, родившихся и выросших здесь. Умирал медленно, постепенно, как тяжелобольной человек, угасая год за годом и уже не веря предписаниям врачей и нарочито бодрым заверениям родственников. «Врачи» давно вынесли ему приговор – неперспективный. Потому что вся экономика его, а значит, и жизнь, впрочем, как и жизнь всего здешнего края, до 90-х годов держалась исключительно на лесе. По подушевым спискам жило в посёлке Шерляга в советское время около 400 человек. Одни валили лес, другие его сплавляли. Было две организации – по заготовке и сплаву леса, и как бы отдельно друг от друга существовало два посёлка, хотя по административному делению числился один, но разделённый на две половины. В каждой – свой садик, клуб, магазин, столовая, контора. Даже молочно-товарная ферма была. Только школа одна на всех.

Нельзя сказать, что люди здесь жили веками. Этот таёжный край когда-то был местом ссылок и лагерей. Затем заключённых сменили приехавшие по вербовке и оргнабору. За ними потянулись добровольцы – те, кто хотел заработать: денег на машину или кооперативную квартиру, северный стаж, северную пенсию. Словом, временщики. Они разбавили и отодвинули дальше в тундру местное население. И жили по временной схеме – в домах барачного типа без газа, воды и санузлов, с завистью глядя на болгар, которые по межгосударственному соглашению валили лес по соседству, но жили, хоть и временно, в благоустроенных поселениях. И когда после распада СССР и социалистического блока болгары уехали, местные жители наперегонки кинулись занимать оставленные ими в соседних районах благоустроенные квартиры.

Это был хотя и первый, но уже смертельный удар по Шерляге и другим подобным посёлкам, которые в одночасье покинули 30–40-летние – самая молодая, работоспособная и перспективная часть жителей. Небольшие селения почти совсем обезлюдели, а весь Троицко-Печорский район, насчитывавший в начале 90-х годов около 30 тысяч жителей, потерял в ту пору почти 13 тысяч человек.

Шерляга, как утопающий за соломинку, ещё держался за школу. Школа, почта, магазин, медпункт оставались единственными точками притяжения. Больше всё-таки школа и её директор Анастасия Фоминична Юшина, которая в отсутствие реальной власти взяла на себя ответственность за посёлок и его жителей. Школа была практически новая. Жители гордились тем, что поставили её с фундамента до крыши за одно короткое северное лето. Это было за год до перестройки. 10 июня 1984 года после выпускных экзаменов бульдозером снесли старое здание, стройотряд из Сыктывкара за месяц поставил стены, а внутренние работы и крышу доделывали сами родители. 1 сентября в школе уже звенел первый звонок.

После той миграционной волны, когда в бывшие болгарские посёлки уехали самые крепкие семьи, в ней оставалось несколько десятков учеников, и она непременно была бы закрыта, если бы в Шерлягу не перевели детский дом. Школа и детдом и были основным местом работы для большинства оставшихся в посёлке жителей.

Но однажды родителям и учителям сказали, что школу всё же будут закрывать. Люди забеспокоились, засуетились. Кто начал спешно строить жильё в райцентре. Кто бросился покупать квартиры (тогда это ещё можно было сделать по сходной цене) в Троицке или Мылве (центре сельского поселения), кто писал письма в редакцию местной газеты и главе районной администрации, призывая власти не закрывать школу. Но вот пришло лето, приближалась осень, а начальство молчало, и жители опять успокоились. Своими силами сделали ремонт в школе, все выкрасили, выбелили, разбили цветники. Ученики пошли в школу…

А через несколько дней к причалу пришвартовалась баржа. На неё погрузили и увезли на другой берег, в посёлок Нижняя Омра, детдомовцев вместе с их нехитрым скарбом и… учителями. Господи, что делать-то? Ведь уже учебный год в разгаре, все добрые люди учатся, а наши?

– Мы ещё какое-то время раздумывали, увозить из Шерляги детей или нет, – рассказывал мне тогдашний глава района, кстати, бывший учитель, Виталий Широтов. – В распуту или метель туда не добраться. А ну как что случится? И случилось. Однажды лодка с детьми налетела на топляк и перевернулась, мы потом ребятишек по всей Печоре отлавливали.

Это и переполнило чашу терпения властей, решили: надо вывозить. В Нижней Омре были пустующие дома и новое здание начальной школы. Вложили в него большие деньги, переоборудовали под детский дом и предложили учителям: вот вам работа, вот жильё. Многие согласились.

Своих детей жители Шерляги в авральном порядке принялись пристраивать в райцентр – кого к бабушке, кого к родственникам или знакомым, многие сами уезжали с детьми, снимая квартиры или покупая то, что ещё можно было купить. Следом закрылся ещё остававшийся к тому времени единственный клуб. Библиотеки, детские садики исчезли ещё раньше. Навсегда потушила свои печи пекарня. Вместе с учителями уехала фельдшерица, оставив медпункт сиротой.

Всё это походило на бег. Одни бежали в неизвестность, как от войны или эпидемии. Другие оставались, обрекая себя на ещё большую неизвестность. Беглецы какое-то время приезжали на лето в свои дома, но скоро и приезжать стало некуда. Пустующие здания оставшиеся жители быстренько разобрали на дрова. И некогда развитой, многолюдный и многоулочный посёлок превратился в два хутора. Исчез и с карты района, и даже из избирательных списков.

«Новые» хуторяне

Но в умершем посёлке, как в разорённом улье, ещё теплилась жизнь. Она концентрировалась вокруг двух семей – белоруса Янушкевича и молдаванина Матей. С тогдашним главой сельского поселения Василием Коротковым мы добрались вначале до дома Михаила и Лилии Янушкевич.

– Сколько нас теперь осталось-то? В той Шерляге три семьи, да у нас человек 15, – подводит невесёлый итог Лиля.

– Больше, – утверждает Коротков и начинает считать. – Вас двое, Борисовы, у Батуева брат, он не живёт, но прописан, я видел его здесь. Потом Ануфриевы, Галя Ефремова с дочкой, Дим Димыч, Овчинниковы…

– Нам здесь нравится, чего там, – признаётся Лиля. – Дорога, свет, сотовая связь есть, охота, рыбалка. Тетерева прямо к дому прилетают. Машины не ходят, так мы недавно снегоход купили. Зимой в райцентр на «Буране» ездим, летом на моторке, без лодки здесь нельзя. Коров, телят держим. Молоко, творог, сметана свои. На грядках тоже всё растёт. Хлеб сами печём. Излишки вывозим в райцентр, продаём. Да и местный народ вокруг нас кормится.

Янушкевичи живут своим большим хозяйством, и, по всему видать, справно, потому всё бросать и уезжать отсюда добровольно в неизвестность не хотят, что и понятно. Они нашли себя в этом таёжном безлюдье, как отшельники или староверы, им нравится свой хутор, тот образ жизни, которым они живут. Их отсюда не выковырить.

…Наталья Матей, центральная фигура на другом краю посёлка, ставшего вторым хутором, шелушит кедровые шишки. Муж уехал в Троицк навестить прихворнувшую мать. Одна. Но дверь не заперта. Бояться здесь некого.

– У нас речка рядом, рыба, грибы, ягоды, орехи. И всего-то три семьи. Живём – не скандалим, друг за дружку держимся.

Вспомнила, как вывозили детдом и закрывали школу.

– Я своих только 10 сентября устроила в школу. В Троицке какую-никакую квартиру взяла. Сейчас бы не купила, ветхая, валится всё, а тогда куда деваться? Переселили бабушку с детьми, сами тут остались – всё-таки хозяйство, огород. А без родителей дети – сами знаете. Какая бы бабушка хорошая ни была, они начинают хуже учиться, от рук отбиваются.

Помолчала. Как будто ниточка оборвалась. Но вот опять заговорила:

– Страшно за будущее. Сидим как-то с мужем, размышляем. «Давай, – говорю, – всё бросим и уедем в Троицк, какая-никакая квартира есть. Мы ж ещё не старые, хотелось бы и праздников, и общения». «Ну, выедем, – отвечает, – а в районе-то работы нет. Тут я на мясе да на картошке своей проживу, а там? Жизнь-то не из праздников состоит». Пожилым ещё страшней, они же все одинокие. Медпункт приезжает раз или два в месяц. Привезут таблеток, ампул, а уколы уж сами делаем. Правда, здесь нас ни грипп, ни ОРЗ не берут. Но если пурга заметёт или распута на реке, ни нам никуда, ни к нам никто – хоть ложись и помирай.

Потрескивают дрова в печи. Шелестит ореховая скорлупа под руками Натальи Матей. Тепло, уютно, тихо.

– Приезжало начальство из Сыктывкара, – делится новостями глава поселения. – Чтобы построить дороги на Ухту и Якшу, которые мы просим, надо три миллиарда руб­лей – это весь дорожный фонд республики. Обещают 150 миллионов, но это так, дырки залатать.

– А насчёт ЦБК?

Целлюлозно-бумажный комбинат – это как сказка о светлом будущем, как коммунизм, в который мало кто верит, но который, однако, греет сердца северян.

– ЦБК – это же частные инвесторы, всё удовольствие стоит где-то девять миллиардов долларов. Но всё равно они сюда придут – не сегодня, так завтра, – поддерживает эту надежду Коротков. – Больше такой комбинат воткнуть некуда. Потому что лес остался только здесь. У нас река, а им надо воды 59 тысяч кубов в сутки, да сброс 37 тысяч кубов.

– Всё, испоганят речку.

– У нас в районе самое большее два миллиона кубов леса рубили при советской-то власти, – продолжает гнуть свою линию глава поселения. – А им нужно будет минимум три миллиона в год. Работы хватит для всех, не только для нашего района. Но ты права, тишина-то твоя закончится.

Упрямые старики

Такими разговорами они как бы обходят главное. А оно состоит в том, что посёлок Шерляга по программе неперспективных должен уйти в небытие: люди должны быть вывезены, а площадь рекультивирована, сровнена с землёй. Бульдозерами. Как когда-то старая школа. Но как это сделать, пока никто не знает.

– Таких посёлков, ещё хуже Шерляги, у нас много, – рассказывали мне в районной администрации. – Первыми мы оформили и отправили в Министерство экономического развития документы на посёлок Речной. Там всего-то прописаны семь человек, и нет не только дорог, но и электричества. И под этих людей, точнее, под их переселение, получили живые деньги. Но не освоили. Задача, казалось, была простой: находим жильё, от имени жильца заключаем договор на покупку. Жильё-то нашли. Но у одного поселенца оказался ещё советский паспорт, у второго в паспорте обнаружилась ошибка в фамилии. Пытались вытаскивать по одному, чтобы деньги не пропали. Купите, уговариваем, квартиры, а потом, если надо, продадите. Даже этого не хотят.

Вторая проблема – в статусе райцентра. По проекту «Доступное жильё» власти хотели в Троицко-Печорске построить хорошие квартиры для людей из лесных хуторов. Но в своё время какая-то умная голова сделала его городским поселением, и он в эту программу не попадает.

– Рядом с Нижней Омрой был посёлок газифицированный, где пустовало порядка 40 благоустроенных квартир. Привезли оставшихся жителей Шерляги – выбирайте на вкус. Стояли, языками цокали, но ведь никто не поехал. Там, в Шерляге, у всех свои бани, сараи, хозяйство – обжились.

Была попытка переселить хотя бы ветеранов и участников войны, вдов погибших. Выделили для них семь квартир в новом доме в Сыктывкаре. И что же? Ни один не переехал. Или продали, или детям отдали, а сами остались в своих домах в умирающих посёлках.

…Потолкавшись по Троицко-Печорску, сел старик Толчеев в автобус и подался в Мылву – большое село, издавна являвшееся центром их поселения и приютившее ныне немало его земляков. Заходил к одному, другому. Жаловался:

– Тоска у меня.

– Да у тебя депрессия, Дим Димыч, – поставила диагноз Люба Борисова, жившая когда-то по соседству с Толчеевым в Шерляге, где до сих пор коротала свою старость и её свекровь. – Отдохнуть бы тебе надо. Поживи-ка пока у нас.

Здесь, под крышей дома Борисовых, казалось бы, совершенно чужих ему людей, но ближе которых теперь и не было у одинокого старика, и лечил Толчеев свою депрессию. А залечив, заторопился обратно в Шерлягу. Там тоже оставались далеко не чужие ему люди, которые заботились о нём и нуждались в нём и в которых нуждался он сам. Среди которых судьба уготовила ему доживать свой век. Нельзя сказать, что здесь, в Мылве, не нашлось бы угла старику. Сам не хочет. Только спросит у главы поселения:

– Николаевич, электричество не обрежут, дорогу будут чистить?

– Будут, Дим Димыч, и свет не обрежут.

– Ну тогда и ладно. Как-нибудь доживём.

Республика Коми